Дашутка

– Вы не возражаете, если я присяду? – в женском голосе не чувствовалось  вопроса, и было понятно, что спрашивали только из вежливости.
– Пожалуйста, пожалуйста! Какие тут возражения? – Виктор Семенович, прихватив прислоненную к скамье клюшку, неторопливо подвинулся и взглянул на вопрошавшую. На вид девушке было лет восемнадцать. По ладной фигурке, по осанке, по наредкость правильным чертам и свежести лица чувствовалось, что она уже вошла в ту замечательную пору женского расцвета, когда дальнейшее физическое совершенствование представляется почти что невозможным да, пожалуй, и ненужным.
– Я часто сижу здесь по вечерам, а вот Вас вижу впервые. Вы, наверное,
приезжий? – девушка открыто посмотрела на новоявленного соседа и приветливо улыбнулась.
– Да, я тут в гостях, – Виктор Семенович не стал распространяться, что сам
родом из этого села, что еще более полувека тому, незадолго до призыва в армию лично соорудил эту скамью над речным крутояром, которая, хоть и не раз после того обновлялась, перестраивалась, вон и спинку для удобства приладили, несомненно, оставалась излюбленным местом посиделок для многих сельчан. С этой скамьи, умостившейся меж двух высоченных бронзовых сосен, открывался чарующий вид на Заволжье с его заливными лугами и бескрайними лесами, за зубчатую линию которых, оповещая о завершении прожитого дня, по вечерам садилось Солнце. Умолчал Виктор Семенович и о том, что, ныне столичный житель, он приехал сюда в последний раз, чтобы проститься с родными краями, не ставшими для него менее милыми, несмотря на то, что за более чем полувековые скитания по Союзу, а был он по профессии мостостроителем, повидал немало мест и покраше. Из немногочисленной родни, еще жившей в селе, почти не осталось не только ровесников, но и тех, кто бы его хорошо помнил, а значит поизветшала, поистончилась связующая нить и, гляди, вот-вот оборвется.
– Вы любите смотреть на закаты? – не отрывая взора от уходящего за
горизонт светила, спросила девушка. – Они всегда так красочны и загадочны, – овеянный алым отблеском, античный профиль ее был одухотворен и прекрасен.
      – Да, я люблю закаты и особенно их конечную стадию, когда жар стихает, и на небе начинают проступать звезды, – с каким-то особым значением произнес Виктор Семенович. – Видите, первая уже проклюнулась, – он повернул голову и ткнул клюкой в небосклон. – В отличие от переменчивых закатов звезды – вечный и несокрушимый символ стабильности.
– Ну, положим, что та, на которую Вы указали, таковой не является, потому
как она вовсе и не звезда, а планета Венера, наша ближайшая соседка, горячая и безжизненная. Ныне она здесь, а завтра… – девушка лукаво улыбнулась и с легким назиданием заключила: – Так что по своему непостоянству она, пожалуй, поближе к закатам, чем к звездам.
– Ого! Ловко Вы меня, – несколько смутившись, качнул подбородком Виктор
Семенович, – прямо-таки мурлом в лужу. А я уж, признаться, подумал…
– Извините, пожалуйста, я не хотела вас обидеть.
     – Да чего уж там? Сам напросился. А может, расскажете еще чего-нибудь про небеса-то или про Бога, к примеру, – как можно серьезней взглянул Виктор Семенович на девушку. А она, окинув его пытливым взглядом, как бы желая удостовериться, что старик не шутит, снова устремила взор на пылающий горизонт и почти что пропела:
    – Да нет Бога-то и никогда не было. Современному человеку это должно быть
яснее ясного. Вот Вы сказали, что звезды – символ стабильности. И это верно. Каким видится нам сегодня, скажем, Орион, таким же лицезрели его и египтяне пять тысячелетий назад, с теми же поясом и мечом, разве что чуть смещенными. А ведь звезды-то мчатся в вихре Галактики со скоростями в сотни километров в секунду, да и сами галактики согласно Фридману разлетаются друг от друга, причем со скоростями куда как большими. А нам незаметно, потому что далеки они от нас невообразимо. Даже от ближайшей звезды выбрасываемые ею фотоны достигают нас лишь через четыре с половиной года, а ведь несутся они как-никак со скоростью триста тысяч километров в секунду. Так это от ближайшей, а их-то в нашей спиральке более сотни миллиардов, и крайние по ее диаметру отстоят друг от друга на сотню тысяч световых лет. А галактик таких во Вселенной, почитай, тоже больше сотни миллиардов. Вот и поразмыслите, из какого места и как можно управлять всем этим бескрайним хозяйством? Расстояния-то немыслимые, а скорости, увы, ограничены. Говорят, правда, что Бог – везде. Предположим. Но тогда – другой вопрос. Где находился Творец до Большого Взрыва, когда вся Вселенная была сжата в сингулярную точку, и ни времени, ни пространства, как таковых, даже для духа попросту не существовало? Вот вопрос, ответа на который ни у кого из верующих  нет. А ведь есть предположение, что вселенных, таких как наша, тоже великое множество. – Девушка на минуту задумалась, закинула руки за спинку скамьи и, как-то грустно усмехнувшись, продолжила:
      – Хорошо было древним. Они знали, что Земля – центр Мироздания, что наряду с земной существует и твердь небесная, причем не одна. И на твердях этих есть место и Богу, и раю с его садами и ангелами, и куда воплоти мог вознестись Сын Божий. И даже творение великого Данте с его адовыми и райскими кругами было в полном согласии с бытовавшим тогда мировоззрением. Но вот после Коперника и особенно Джордана Бруно, которые открыли людям глаза на истину, вера в Бога должна была крепко пошатнуться. Ну, добавим еще три-четыре столетия на инерцию человеческого мышления да сопротивление церкви, и станет бесспорным заключение, что вера в Бога в наши дни – нонсенс. И лично у меня ничего, кроме недоумения и грусти, не вызывают первые лица государства, когда по праздникам в соборах осеняют себя крестом.
      В обоснование своего вывода девушка продолжала рассуждать о достижениях космонавтики и других наук, о черных дырах, квазарах, темной материи, от количества которой, якобы, зависит будущее Вселенной, то есть, начнет ли она когда-нибудь вновь сжиматься или разлетится безвозвратно. Но, вспомнив вдруг о каком-то забытом деле, ахнула и, коротко извинившись, вскинулась и умчала прочь.
      К тому времени закат уже догорел, и купол звездного небосвода пересекла неровная, завораживающая полоса Млечного пути. Вглядываясь в его мутные грандиозные очертания, Виктор Семенович вдруг поймал себя на мысли, что теперь, после общения с этой незнакомой девушкой стал как-то по-особому осмысленно ощущать масштабы, непостижимость Вселенной и жалкое место в ней напыщенного, кичливого человечества. Нет, его не восхитила, не растрогала неожиданная эрудиция девушки. Все, о чем она говорила, доступно нынче любому увлеченному школьнику, а увлечение астрономией, в той или иной мере когда-нибудь да посещает почти каждого мыслящего человека. Ему импонировало нечто иное, а именно логика, с которой та увязывала эти тривиальные сведения с отрицанием Бога, этой несомненной  реалии в сознании большинства живущих людей.
      Возвратясь домой, Виктор Семенович решил поделился с племянником, у которого гостил, соображениями о встрече с девушкой, и тот, как бы опережая его намерение расспросить о ней, улыбаясь, протянул:
– Дашу-утка. Кольки Веретенникова дочка. Два месяца, как из психушки.
– Как из психушки? – отвесил челюсть Виктор Семенович.
– Да, дядь Вить, из дурдома. Было тут дело, прогремело на весь район. После
Колькиной-то смерти осталась Полина с тремя детьми, а старшей Дашке было только восемь. Тяжело, конечно, но жили в ладу. А вот через пару лет охмурил Полину один приезжий. На вид-то мужик что надо, а внутри оказался с гнильцой. С полгода казалось всем, что не прогадала Полина, а потом пошло-поехало. Пить стал по-черному. Видно, и раньше пил, только притворялся непьющим-то, терпел, знать, чтоб виду напустить. А тут как прорвало – никакого удержу. Да ладно б только пил, а то ведь спьяну дурить начинал, хулиганить. Ох, и поизмывался он над ними. Страсть. Вызывали в милицию, тюрьмой стращали, так он поутихнет на время, а потом по-новой. А как Дашутка-то подросла, вошла в пору, – сам, чай, видел сегодня, какая краля, – стал к ней примериваться – подстережет где и в охапку. Та – в слезы, убегала, матери жаловалась, а потом пригрозила – убью, мол, коли не перестанешь. И вот прошлым летом заколола-таки вилами в сарае. Как там у них произошло? Никто толком не знает. Пьянущий был, а потому без тормозов. Все платье на Дашке изодрал и синяков наставил. А она, видать, вырвалась да – за вилы. Два зубца в шею вошло, а один – прямо в яремную вену. Кровища – фонтаном, пятна-то на стене до сих пор не отскоблены. Дашка, конечно, испугалась, убежала, а когда воротилась с матерью, тот уж готовый был, истек. Ну, Дашутку, разумеется, забрали, только ненадолго – суд оправдал. Но даром все это ей не прошло, заговариваться начала, вот и определили в психушку. Почитай, год там пробыла. А по выходе наладилась первым делом в церковь и свечку за упокой убиенного поставила. Набожная деваха! Понимает, какой грех на душу-то взяла, вот и ходит замаливать чуть не каждый день. А церковь-то у нас, сам знаешь, в Енахино, за пять верст. Такие вот дела, дядь Вить. Может, примешь стопарик на сон-то.
– Да нет, племяш, отпил я свое. Спокойной ночи, – поднявшись, Виктор
Семенович вышел на крыльцо, присел на ступеньку и взглянул на небо.
Могучим плечом, как и тьму веков назад, Орион легко подпирал громаду Млечного пути, этого безбрежного профиля нашего галактического дома, совершавшего в своем вечном вращении, как напомнила сегодня Дашутка, один оборот за двести пятьдесят миллионов лет. Непостижимо! Но еще непостижимей показались ему глубины и извороты человеческой души, в божественной сущности которой он до нынешнего вечера не сомневался. Да, «чудны дела твои, Господи».
Ссылка:  https://vk.com/photo-21506915_456240887