Фрагменты памяти

Над улицами распростёрлась ночь. Мерцали иллюминацией витрины. Окна домов дополняли эти огоньки. А над всем сияла ярко-жёлтая луна, которой не под силу мериться с огнями мегаполиса.
А вдалеке за городом к центру небольшого озера приблизилась тёмно-зелёная надувная лодка.

                    *   *   *

Это старое и потёртое временем вспомогательное средство принадлежало моему отцу. Теперь оно моё. И навсегда. Это то, что осталось от отца.

В лодке только я один. Я в лёгкой весенней куртке и утеплённых штанах. Мокрые от вспотевших ног кроссовки валяются в кучке на противоположном крае лодки, а босые ноги принимают прохладу.

Теперь эта лодка на одного человека. И если захочу - могу спать прямо в ней. Я могу не стесняться своего глупого положения. А мне и не нужно знать чьё-то мнение сейчас. Мне вообще чьё-то мнение перестало быть важным. Для меня больше нет авторитетов. Не осталось. После отца.

Тишина. И даже ветер стих. Временами я слышу плеск мелких рыб и звук шелестящей растительности, что колышется от расходящихся кругов по воде. Необыкновенно так и непривычно, но именно сейчас я чувствую себя безопаснее, чем если бы спрятался в стенах отеческого дома. Я как будто совершенно один, не считая вечно шевелящейся природы. Доносящиеся с одного из берегов звуки проезжающих по трассе машин настолько отдалены, что не разрушают, а только подчёркивают мою оторванность от всего городского порядка. И мне не нужно самому думать о дороге. Мой путь уже закончен. Я не хочу никуда идти. Я приплыл. Меня унесло. Я один. После всего.

Холод - это ещё и чувство пустоты и одиночества. Я ненавижу замерзать, хоть и родился в ноябре. Но в согретую металлическими батареями комнату меня совершенно не тянет. Я оттуда ушёл. Теперь лицом к лицу с луной. Я смотрел на неё не так уж и долго. А вот она меня, наверное, совсем не замечает. Она видела уже всех. Всех, кто был перед нею когда-то. Моего отца она видела дольше. Дольше, чем я за всю свою жизнь. Безмолвная луна могла себе это позволить. Ещё больше она может позволить себе не вспоминать. Всех нас она может забыть. У неё есть живое Солнце, от которого она светится во благо других и погибнет вместе с ним. Она не способна согреть никого. Да никто и не просит её согревать. Так и я не умел поделиться теплом. Я лишь принимал тёплый луч отеческого солнца.

Память не может остановиться, когда тело лежит без движения и совершенно не спит. Я в озябшем мозгу ворошил свои детские мысли...

                    *   *   *

Погас красный кругляшок впереди. Папина рука тут же потянула меня за собой. Мы идём не спеша по выцветшим белым полоскам пешеходного перехода. И нам навстречу движется парень. Он держит обеими руками летящую рыбку. Я так с первого взгляда подумал. Нет, она одинёшенька плавала в банке, рассматривая проплывающие фигуры провинциального города. Это так свет заставил расплыться стеклянные грани, выпуская рыбку в полёт для взглядов людей.
«Интересно, - подумал я тогда, - насколько далеко видят рыбки?»

                    *   *   *

Квартира на пятом этаже.
Кухня маленькая. Часы с кукушкой (висят над входом в кухню), отец умел находить раритет; радиоприёмник, настроенный на «Радио России»; прямо у стола на стене самоклеющаяся плёнка с рисунком кусочков сыра и яблок. Холодильник у входа. Было приятно слышать, как он размеренно работал весь день, мыча параллельно голосам из приглушённого радиоприёмника. На столе всевозможные чайные принадлежности, в том числе металлическая корзинка... в ней крошки от вафель, которые папа любил. Под столешницей размещается выдвижной ящик со столовой посудой. Большие вилки, ажурные ложечки, но там никогда не хранилось ножей (отец боялся, что я их смогу достать).

Гостиная просторна, небольшая, но заполненная библиотека. И отдельное удобное кресло со светильником в стене над ним для удобного чтения. Это отец сделал.

Балкон маленький, хотя в детстве казался большим. Там есть маленький детский столик, который отец приспособил для завтраков в тёплые сезоны, а рядом стульчик раскладной и прочная низкая толстоногая табуретка, на которую я когда-то вставал в Новый год, чтобы пробубнить что-то из школьных стихотворений: память у меня слабая, постоянно путаются строчки, когда пытаюсь повторить заученное...

Отец всегда мог преобразовывать предметы, не выбрасывая целиком, а находить им новое применение или отсекать уже ненужное, чтобы оставалась необходимая функциональность вещей. При отце ничего не терялось бесцельно, а продолжало жить в постоянном преображении. Его мастеровыми руками продлевалась жизнь, казалось бы, любому «умирающему» предмету. Мы видели в вещах бесполезность, а отец - надежду на их перерождение.

                    *   *   *

Всё в нас настоящее стремится для успокоения души через смирение. А стремление к эстетическому новшеству - это бегство от своей души. Простая истина подтверждает духовное содержание счастья. Где есть нам покой, там и счастливый мир души. Всё, чем полнится душа человека, не должно переполняться через край посредством телесных излишеств - в еде и быту. Где нет чрезмерного и наносного, нет и волнения за всё имеющееся, когда всё богатство - в чувствах и теплоте сердца. За внешние предметы больнее ощущения, чем за себя, ведь себя ты контролируешь и пожалеешь, а предметы - не дают покоя, они сами себя защитить не способны, поэтому во власть свою берут людские эмоции, дабы сохранить себе жизнь в пространстве. Предметы и вещи тем и притягивают, что имеют связь с человеком, который их создал или ими владел. Каждая вещь в этом мире ищет своего хозяина. Иной человек рвёт и мечет, потому что хочет ещё больше материального добиться, получить сверх меры. Нет привязанностей - нет боли. Аксиома проста.
А что делать с памятью? С кем поделиться кусочками памяти, чтобы расстаться навсегда с уже недостающим фрагментом жизни? Постоянный источник боли, который теперь не можешь потерять.

Кстати, в детстве меня тянуло к созданию архивов. Про итальянский футбол вырезал картинки из недорогих спортивных журналов, которые сейчас, по-моему, закрылись и не издаются. Знал наизусть свыше пятидесяти итальянских футбольных клубов: «Ювентус», «Салернитана», «Лацио», «Виченца», «Кальяри», «Парма»...
Потом к поздней юности ушло это хобби, пришло осознание бесполезности собирать информацию, если она не нужна тебе в жизни, а твоё увлечение не восхищает других. Я очевидно пробовал умом искать полезность в сохранении, так как нет желания терять своё индивидуально приобретённое, а всё больше надобность собрать и приумножить.

Папа тоже хранил впечатления. Отец фотографировал друзей, службу в армии, моменты из жизни. Главное - чтоб было что вспомнить во взрослой жизни. Он сохранял, но, как мне казалось, забывал просматривать потом. Его альбомы все годы рассматривал я один. Со временем я видел их чаще отца. Я прикасаюсь к ним дольше, чем он. Папа умел фотографировать. Ещё он любил читать. Альбомы и библиотека - теперь это всё моё. После него.

                    *   *   *

Нужно учиться находить счастье в самой жизни, а не становиться бездушным коллекционером денег и вещей, которые ты приобретаешь. Надо помнить людей, с которыми дружишь. Ведь зачастую коллекционер преследует цель продемонстрировать своё богатство, пусть даже если это считается хламом. А коллекционировать хлам - это трата жизни, которая мала и быстротечна. Коллекции вещей никому не нужны, а чувства о вещах человека останутся, если собиратель ассоциирует их с людьми, а не видит только бездушное число предметов своей коллекции. Лучшая коллекция - это твоя память о людях.

Любовь держится на двух необходимостях высокого порядка: о ком-то заботиться и кого-то прощать. Господь призывал к всепрощению, а также любить своих ближних, как самого себя, ведь с младых лет каждый человек заботится о своих потребностях, а, полюбив другого, отстраняется от собственных нужд.

Нюансы порой мешают восприятию целого. Чего-то большего. Мы не были богатой семьёй и беззаботного в ней было очень мало. И, видимо, поэтому в моей в памяти так много мелких деталей, за которые она держалась.

                    *   *   *

«Смотри, Алёша, как воробьи едят мороженку!» - голос отца из памяти над моим ухом.
Я смотрел, как на асфальте прыгали и раздирали остатки «сливочного» шесть толстенных воробьёв. Вафельный стаканчик уже размяк и трудно поддавался растерзанию. Было смешно. Я был ребёнком. И было ощущение маленького счастья даже от такого просмотра.
Эти воробьи остались в моей памяти навсегда. Они теперь всю жизнь будут есть эту мороженку перед моим детским взором. И взрослый голос так знакомый меня позовёт, когда я снова вспомню его. Лишь бы не стать глупой рыбкой, смотрящей на всех сквозь стекло, и забывающей всё это через три секунды. И эта маленькая сценка из жизни вопреки всему останется в коллекции.
Ссылка:  https://vk.com/photo-21506915_456240894