Свет родной деревни

Однажды, собрав вещи, мы уехали в глухую деревню за сотни километров. Из крепкого, просторного, добротного дома в старую маленькую, покосившуюся и почерневшую от времени избушку. Мне было тоскливо, душа рвалась обратно в родное село, в детский сад, к ребятам. Ближайший садик был в девяти километрах от нашей деревни, поэтому я сидела дома с папой. Магазина и больницы тоже не было. Мы вели натуральное хозяйство.
Папа работал пчеловодом. Совхозная пасека была за забором, а своя в огороде. Поэтому целыми днями он был дома и на работе одновременно. Сестра училась в школе, в далеком селе, а мама целыми днями была на работе. Обе они утром уезжали на автобусе, а вечером возвращались.
Зимой наша деревня одевалась в белоснежные, бескрайние просторы снегов. Мы оставались единственными жителями – дачники уезжали в город. Лишь иногда они проведали свои дома, сбрасывали снег с крыш, отмечали Новый год.
К нам в гости заходили заплутавшие охотники, беглые солдаты из военной части и настоящие странники. Наш дом для них был тем самым огоньком в ночи. Мне казалось, что он светится от жаркого печного огня и измученные люди идут на этот свет.
Нам было страшно, но мы всех впускали, я чувствовала свою сопричастность к чужим судьбам. Думала, что может и не зря мы здесь. Спасаем людей от мороза, безысходности и отчаяния.
Я часто сидела на русской печи, которая занимала полдома. От нее пахло глиной и известью. Тихонько потрескивали дрова и завывал ветер в трубе.
Вспоминаю, как любила сверху за всеми наблюдать.
Вот мама хлопочет на кухне: замешивает сладкое тугое тесто. Она молодая, красивая, с длинной косой, любящая и заботливая.
Мне сверху видно всё: и единственную комнату, и маленькую кухню. Возле меня клубочком свернулась моя любимая кошка Катька и тихо мурлычет.
Старшая сестра прибежала с улицы и зовет кататься с горки, говорит, что построил сосед.
Очень не люблю одеваться и говорю, что пойду, если сестра меня оденет. Она начинает пыхтеть и натягивать на меня одежду: слой за слоем. Наконец, из меня получается капуста и мы выходим на улицу.
Папа колет звонкие березовые поленья, высоко взмахивает топором. Я дивлюсь его силе и ловкости. Вдыхаю запахи снега и мороза, теплого печного дыма и расколотых дров.
Спешу за сестрой. Подбегаю к горке. А она сказочная! Настоящая ледяная, извилистая, длинная. Поскорее сажусь на нее и качусь. Не качусь, а лечу, так, что дыхание от восторга захватывает. Не обращаю внимания на то, что горка еще не доделана и сосед вносит в свое сооружение последние штрихи.
И тут на меня выливается ведро холодной воды - сосед заливал горку! Я горько плачу от обиды, мокрая и холодная бегу домой.
И снова горячая печка, запах свежего хлеба и папа наливает душистый травяной чай.
Я постепенно привыкла к уединенной деревенской жизни. Любила помогать папе на пасеке. Даже зимой хлопот с пчелами хватало.
Пчелы зимовали, в специальном домике со стеллажами - зимовнике. Туда мы с папой часто наведывались: папа прослушивал ульи - не расшумелись ли пчелы, если тихо, то все в порядке. Просматривал их ‒ где мышь прогрызла, необходимо подлатать, где покрасить.
В мастерской, короткими зимними днями, папа ремонтировал ульи, наколачивал рамки к лету, топил душистый воск. После зимовки пчёл пересаживал в чистый улей.
Всю зиму папа нервно ждал весны, а как весна подходила, так начиналась долгожданная круговерть!
Самая любимая пора для нас сестрой была – откачка меда.
В воздухе запах сена вперемежку с благовонием мятных душистых трав. Старые бревна рассохлись и лениво потрескивают от июльской жары.  А в темных сенях деревянного покосившегося дома прохлада. Здесь кипит работа. От папы пахнет медом, воском и дымом. Мне боязно, но интересно.
Папа вставляет в кассеты медогонки тяжелые рамки, под завязку наполненные медом. Вращает рукоятку и золотистый янтарь послушно сочится из ячеек сотов. Гудит и ухает большая железная медогонка. Через отверстие на дне, мед мягко стекает в белоснежное эмалированное ведро. В сенях душно, пряный медовый аромат обволакивает все вокруг. Временами беспокойно жужжат пчелы, залетевшие на запах.
Папа ковшом зачерпывает янтарную сладость и наливает в чашку. Мед струится, как атласная лента, попеременно складывается и образует горку.
Мы с сестрой нетерпеливо ждем обеда. На столе трехлитровая пузатая банка с холодным молоком и свежий хлеб из русской печи. Папа ставит мед в центр стола. Я беру кусок пшеничного хлеба, макаю пористую мякоть прямо в чашку и отправляю в рот. Во рту разливается нежная сладость и я от удовольствия прикрываю глаза. Мед, как парное молоко: свежий, теплый и с пенкой.
После сытного обеда мы с сестрой бежим к пруду. Мимо большой  душистой навозной кучи и огромного огорода, засаженного картошкой.
У пруда зной не такой обжигающий, густо парит - будет дождь. Над водой низко склоняются ветви плакучих ив. По берегам растут осока и пахучий багульник.
Мы забираемся в папину лодку, ладошками зачерпываем теплую, прогретую солнцем воду. Хочется купаться, но без взрослых нельзя. Возле пруда полно пустых ракушек, мы собираем их для куриц в стеклянную баночку.
Другой берег пруда обрамляет густой, могучий лес. Мы идем к нему  по цветочной поляне, ища спасения от полуденного солнца. По дороге рассматриваем цветы. Вот мой любимый цветок, с ласковым названием – часики. Цветочки малиновые, иногда почти белые, с красными пятнышками, по краю зубчатые. Возле тропинки благоухают заросли донника, лиловых васильков и белых ромашек.
Забегаем в лес. Здесь прохлада. Пахнет грибами, хвоей, влажной землей. Под огромными елками попадаются нарядные мухоморы в юбочках. Из леса видно, как по пруду плавают наши белые гуси.
Слышим, слабый крик доносится из огорода: будут ругать - убежали без спроса. Со всех ног мчимся домой. Строгая мама велит идти с ней на поле, ворошить свежескошенное сено.
Всегда у нас полный двор скота: корова, телята, поросята, кролики, куры, гуси.
У меня был друг, его звали Цыган. Весь черный, будто сажа, только кончик хвоста светился белизной. Это был теленок с теплыми и добрыми глазами. Он всегда прыгал от радости, завидев меня. Я приходила  и подолгу с ним разговаривала. А он хрустел сочной травой и молчаливо слушал, обмахивая себя хвостом.
Кроме меня и сестры, детей в округе не было. Поэтому, когда мы ссорились (а ссорились мы часто), я дружила с животными. Моими дворовыми друзьями были кошки, собаки, телята, гуси, куры и корова черно-пестрой породы -  Вишня – мама Цыгана.
Однажды, моего друга зарезали. Я увидела большие куски мяса и поняла, что это Цыган, долго рыдала и ненавидела папу. И дала зарок не есть мяса. Продержалась я недолго. На следующий день голод сделал свое дело: я съела суп на мясном бульоне. А обида на папу прошла к утру.
Но с Вишней дело обстояло по-другому. Я пришла к ней в тот же день, вечером. Видно было, что она тосковала по сыну. Я обняла ее снизу за шею, корова пахла свежим сеном, навозом, молоком и теплотой. Вишня ничего не ела, не двигалась и равнодушно смотрела перед собой. Потом она резко дернула шеей и отбросила меня.
Утром ее повели на пастбище. Всегда послушная и покорная - она вдруг протяжно замычала и убежала одна в поле. До вечера мы с сестрой ее искали. Ночью она пришла сама. Я услышала, что кто-то дышит и шевелится в ночной тишине под окнами.
После этого корова больше не выходила из своего сарая. Она стала угрюмой и непонятливой. Мама плакала, что придется отправлять на убой нашу кормилицу, но выбора не было. У Вишни пропало молоко.
А я с грустью думала, что корова отдала нам все, что у нее было: сына, молоко, мясо, кожу, внутренности и кости.
В этой деревне мы прожили четыре года. Потом переехали в село, где была школа. Часто спрашивала у папы, для чего же мы переехали в эту маленькую деревеньку, он задумчиво молчал. Теперь мне кажется, что это были самые счастливые, наполненные чудесами и открытиями годы моей жизни.
Ссылка:  https://vk.com/photo-21506915_456240872