В ночное

В посёлке  нас поселилось восемнадцать семей. У всех были лошади. А у некоторых и по две. Днём они обычно в работе, а вот на ночь выгоняли в ночное, пастись. Пастухами то были парни, кто постарше.  Они всем верховодили, следили, чтоб с лошадьми ничего не случилось. Мне как восемь годков стукнуло, так я тоже на Апрельке в ночное стал выезжать. Старшим у нас был  Женька Бармин по прозвищу Пират. Он и был за главного. Парень самый, что ни на есть отчаянный, ничего не боялся. Мне дальней роднёй доводился. Многое я от него взял в жизни. Он за наших, поселковских всегда горой стоял. А как на коне скакал лихо, без седла, охлюпкой, умел коня рысью гнать. Галопом дело нехитрое,  этак, то любой сможет. Бывало, стеганёшь плёткой лошадь, как в галоп пойдёт, так почти на полметра подскакиваешь. Того и гляди наземь слетишь. Только ногами и цепляешься за круп, абы, не упасть. Своих лошадей никому не доверяли. Чтоб на моей Апрельке  чужак скакал? Ни в жизнь не позволю. Вот так и другие парни, к своим коням никого не подпускали.  А уж жеребят как берегли. Они ж такие красавцы. Стройненькие, гривой машут да хвостиком кудрявым, влево - вправо мух отгоняют. А ножки точёные, так они ещё копытцами землю роют. Дескать, гляньте какой я ловкий. Нашего жеребёночка батя,  Ветерком назвал. Сам огненно- рыжий, а на лбу звёздочка белая горит. А глазоньки какие красивые. Смотрит на тебя, – всё без слов понимает. Я уж его с руки хлебушком всегда кормил. Солью посыплю горбушку, так он аккуратно, с достоинством лакомится. И ведь руку даже не куснёт. А какие губы у него бархатные…. Мягонькие, нежные, пушистые. Всё к уху моему норовил прижаться, вроде как секрет  какой сказать хочет, и  по душам покалякать. Да всё ушами прядёт, и этак ласково всхрапывает. А какие у него волосы мягкие, ровно шёлковые. Я их больно гладить любил, да в косички заплетать. Батя всегда говорил:
     - Для нашего Ветерка не плуг нужон. Видать,  у него в роду рысаки достойные были.  Ему б  только в царской упряжке ходить. Вишь, как ловко голову задирает, а бег какой. Над землёй не летит, а стелется.
   Он вроде и подрос уже, а всё в табуне  норовил к материнской сиське  прильнуть. Так мы в ночь у пруда  костёрок запалим, котелок с водой  и картошкой  на огонь поставим, ждём, пока закипит.  Рыбы то ещё засветло наловили, и давно почистили. Лежим у костра, да байки рассказываем. Звёзды на небе мерцают, яркими хвостами небо черкают. А на огонь сколь хочешь можно глядеть, особенно ночью.  Женька, знай, только истории на наши уши «вешает». И про утопленников, и про клады, и  как  леший в лесу  шастает, русалок охмуряет.   Ой, страсти такие, а мы малышня, слушаем, рты раскрыв. Какой только жути не нагонит. Наслушаешься, так от костра даже по нужде отойти страшно. Ночью  кони фырчат в темноте, траву щиплют. А мы уху готовим. Как только картоха в котелке сварилась, то надо рыбу запускать. Минут двадцать, за глаза хватит.  Покипела и всё, достаточно, ушица готова. Теперь, главное котелок не опрокинуть.  У нас раз один «герой» снимал, да неудачно. Считай, всё варево  на землю вылил,  его тогда чуть не побили. Ещё бы, народ злой, все голодные, слюной изошли. А он такое паскудство учинил.  Потому снимать с костра надо аккуратно, без спешки. Пущай  с полчаса ещё уха настоится. Ну а потом все в круг  чугунка на коленки встанем, и вперёд, только успевай ложкой работать. Под утро, как  светать начинает, да кусты уже видать, и совсем уже ничуть не страшно. Вот тут сон и приходит. Глазоньки сами собой слипаются. От костра  с одного боку жарко, а  второй  мерзнет. Так всё утро и ворочаешься с одного на другой, и никакая фуфаечка не спасает. А как птицы проснулись , да орать начали, всё ясно, утро наступило. Над прудом  в белой дымке  туман студёный, холодом веет. От костра только головёшки прогоревшие дымятся.  А тут и коровы замычали, да овцы заблеяли.  Знать стадо выгоняют, раз пастух Спирька кнутом защёлкал. Солнышко первыми лучиками по лугам побежало, и своим теплом души наши отогрело. Всё, – день пришёл. А вон и мужики идут коней забирать. Мы то нашу Апрельку николи не связывали. Она батю так любила, что за ней даже и бегать не надо. Только отец её позовёт или поманит, она тут как тут. К себе всегда его подпускала. Хотя были и  своенравные лошади,  такие, что им приходилось ноги передние связывать, дабы по утру, легко было поймать. К иной и вовсе не подойдёшь без куска хлеба. И такие были. А рыба в пруду уже вовсю, круги нарезает. Утренний жор у неё. Круги всё мелкие, да мелкие, и вдруг как плеснёт крупняк, ровно кирпич в воду кто бросил. Я Апрельку верхом  оседлаю и  прямиком к дому. Ветерок сзади бежит, гривой трясёт, отставать не хочет.  А батя, уже у телеги хлопочет, косу и вилы с граблями укладывает. Нынче с мамой на сенокос едут. Места под покос нам отведены были у речки. С утречка быстро собираются и соседи, только слышно со дворов:
      - Но, пошла красавица,- да вожжами по крупу хлоп, и заскрипели телеги колёсами.
   Все, на сенокос в луга поехали, а я домой поспать. Спать хочу, моченьки моей нету. На столе для меня крынка с молоком, и лепёшка в тряпицу завернута. Я сначала молока  со  всей души, не отрываясь, сколь осилю, хлебну от самого пуза. А потом с лепешечкой вприкуску не спеша.  Здесь  коней гнать не надо. Лепешка то из белой муки, вкуснятина ещё та. И сразу в прохладу чулана поспать, спать, спа…Глазоньки сами собой слипаются, спать, спать, спа…
    Днём проснулся от тишины. Встал, в доме ни души. Батя с мамой, ясное дело сено косить поехали. Бабуля видать на огороде.  Выглянул со двора, точно она на грядках мотыгой с травой бьётся. А где малышня? Ладно, ничего с ними не случится. А мне куда поддаться? На пруд? Нет, махну ка, я сегодня на речку. Давненько там не был. Заодно проверю, как наши, на сенокосе. Мне собраться недолго, раз плюнуть. Майка на мне, трусы тоже. А более ничего и не надо. Дом закрыл, ключ под крыльцо, и налегке попылил под горку, по тропке. А тропинка виляет, сама подгоняет. Ноги так и бегут. От посёлка до Кужадона  пара километров, а за ним и речка. Нам под покос отводили луга как раз по берегу между Кудрино и Маликово.  Трава в этот год выдалась как по заказу, сочная, только коси. Наших издали видать, нынче они косами работают. Мужики впереди друг за дружкой идут, а бабёнки,  за ними. Ну ка скажите, что главное, когда у тебя коса в руках? А здесь и думать не надо. Главное  никому по ногам не заехать. Она ведь как бритва. Быстро ноги подрежет. Миг и человек сразу инвалид.  Потому то и идут мужики друг за дружкой на расстоянии. Самый лучший косарь впереди. Он весь ритм и темп  работе задаёт, остальные на него равняются. Косить лучше всего с самого утра, пока трава  от росы мокрая.  Не зря в народе  говорят: «Коси коса, пока роса». А как солнышко припекло, и трава подсохла, то всё. Литовка быстро остроту теряет. А тупой, сами понимаете, много не наработаешь. Машешь, машешь, и толку никакого. Траву только к земле пригибаешь. Батя  отбивал молотком свою  литовку на небольшой наковаленке. А в лугах  на месте, мужики подтачивают  её бруском. Шорк, шорк  с обеих сторон и она опять острая. Малышне у нас запрещено было даже притрагиваться к косе. Раз брательник попробовал ею помахать, так бабуля всыпала ему от всей души. Хило не покажется. Мне разрешили косу взять в руки только в десять годков. Самое главное, когда ей работаешь, чтоб «пятка» вверх не задиралась. Надо, чтоб как циркулем вкруг себя траву окашивать. Почему я так подробно рассказываю.  Потому как у нас  мужики раз шли по дороге, косы у всех на плече, деревянным косовищем вниз,  а тут мышонок, откуда ни возьмись, дорогу перебегал. Один самый шустрый парень  ткнул  косовищем в мышонка, а  про  острейшее лезвие над шеей и забыл. Вот и снял себе голову, даже пикнуть не успел.  Сразу Богу душу отдал.  Никакие доктора  не помогли.  Разве голову назад пришьёшь? Вот такие  дела.
Так, вдали вижу, наши в лугах  сено косят, а я пока на речку пойду, скупнусь. Речка у нас неширокая, да и не глубокая, а вот как запрудой перегородят у Маликово, чуть ниже нас, то самое, то, что надо. Глубина метра с три. Вода прозрачнейшая, ныряй с открытыми глазами, – всё дно видать, каждый камушек, и как мальки в разные стороны мечутся. Интересная жизнь в подводном мире. Водоросли столбиками стоят от течения качаются. Изредка рак из норы выглянет и клешнями поклацает, дескать не подходи.
    Где-то после обеда, вся детвора собирается на речке. Это уже взрослым достаточно за день всего несколько раз искупаться, на большее и не тянет. А вот малышню из воды за уши не оттащить. Только когда все посинеют, да зуб на зуб не попадает, только тогда бегом из воды, да  скорей в горячий песок зарыться. А песок речной, белый, чистый, не только тело, но кажется и душу согревает. Сверху ещё и солнышко прожаривает. В воздухе стоит сплошное марево. Это нам на воде хорошо. А каково бате с мамой, сено в лугах косить? Да по такой- то жаре. Хотя в обед они тоже к речке  спешат, чтоб  пыль с потом смыть.  Моё  же дело Апрельку с жеребенком скупнуть. Они в воде плещутся, от слепней спасаются. Малышня на песчаной отмели бултыхается, на глубину не лезет. А солнце всё сильней и сильней жарит. Как опять припечёт, значит, пора освежиться. И  с разбегу  всей оравой в воду, до самого посинения. Среди них  брательник младшой Шурка, и  сестрёнки мои Нинулька с Альбинкой. Парни – старшаки, ныряют с крутого берега, да с разбегу, вниз головкой. И ведь никто не учил, а как лихо у них получается. Каждый норовит повыше и подальше выпрыгнуть. Дух соперничества витает над речкой. Я, честно говоря, нырять вниз головой боюсь. Обжёгся на этом. Было дело, воткнулся в дно, ладно не захлебнулся. Вынырнул, воздух ртом хватаю, а никак не дышится. Ну не могу дышать и всё тут. Напугался страсть как. Думал, грешным делом, всё конец, отгулял своё. Но ничего, кое – как оклемался, отдышался, правда шея после болела недели две. С тех пор, если и прыгну в воду, то только «солдатиком».  А вниз головой ни, ни, даже и в мыслях нет.
   Итак, весь день в воде. Рыбы в речке мало, одни мелкие голавлики шныряют, потому удочкой никто и не рыбалит. Чего время только зазря терять. Ну а раков здесь много. Особенно если пойти вниз, в сторону Кудрино, на Каменном броду. Рак ведь, показатель чистоты и свежести воды. Вон, сколько в пруд не запускали, так они не прижились. Все сдыхали. Что значит вода не проточная, а с весеннего паводка. Вся зеленая, презеленая. В ней только карп и карась разводиться могут. А в речке, совсем другое дело, тут для них, как мёдом намазано. На  Каменном  броду, среди камней, они любили на солнышке клешни погреть.  В прозрачной воде, все на виду, так что бери, сколь душа пожелает.  Главное правило – мелких не трогать, только крупных. Уже тогда вперед смотрели, о будущем думали, а ведь парням больше двенадцати годков никому и не было. Старшие то все в поле цельными днями работали. Потому мы сами о харчах думали. Вот в воде целый день наплескаешься, а к обеду так есть охота. Быка бы съел. Ну и идёшь их добывать. Рак он ведь по натуре единоличник.  В коммуне не жилец. Выроет себе нору и никого близко не подпускает.  Пока наши родители сено в стога сметают, мы  сами о пропитании хлопочем.  А тут мальчишки зовут:
     - Юрок, айда раков ловить.
   Не вопрос, это дело мы любим, тем более что уж больно есть охота, и обращаясь к сестрёнке, попросил:
     - Альбин, чугунок достань, песком потри, да водой ополосни. Ещё веток соберите для костра. А я за раками.
   Пока она из укромного места, чугунок достанет и почистит, я мигом до Каменного брода слетаю. Если в догонялки в воде играют все вместе, то, как ближе к еде дело подходит,  здесь только семьями, чужаков в долю не берут. Исключение, правда для двоюродных и троюродных. Потому Бармины, Коноваловы,  Пузановы, Першины, все по кучкам. У каждой семьи на берегу своё кострище, и пока старшие добывают раков, младшие уже сушняка насобирали да воду в чугунках на костры поставили.  Пущай закипает. Ну а тут и мы легки на помине, а самое главное, все с добычей. Как в котелке пузыри пошли,– это сигнал, значит можно запускать первую партию продукта. С солью к тому времени уже напряги были, поэтому обходились без неё. Всё как есть натуральное. Для запаху накидаешь дикого чеснока, что рос прямо по берегу. Да поболее, от всей души. Как только в кипятке рак стал красным, всё, значит готов. Смело сливай воду и вперёд, рассаживайся к столу, то бишь, вокруг котелка. Самое аппетитное мясо у него в хвосте, ну и в клешнях немного. Хотя скажу честно, съедали почти всё, кроме панциря, и то, только из – за того, что зубами его не угрызешь. «Заморив червячка», ложились на песочек отдыхать, да и наступало время после обеденной «трубки мира». Из старых газет и сухой  травы скручивали гигантские цыгарки и дымили. Дым противный, мерзостно – кислый, язык щиплет до боли, но гордые. Ещё бы почувствовать себя взрослым – стремление каждого мальчишки. Прошло много лет, Слава  Богу, я так и не пристрастился к куреву. Оказывается, смолить табак, вовсе и не признак мужественности. Но всё это я понял значительно позднее. А  те «трубки мира» -  оказывается просто смешные воспоминания детства. Сейчас предложи затянуться, и не подумаю даже.
   Ближе к вечеру, когда желтый диск солнца превращается в багровый, и дневной жар потихоньку улетучивается, а на тёплую землю опускается долгожданная свежесть, мы усталые, начинаем собираться до дому. Лучше всего конечно ехать в телеге на душистом сене с мамой и батянькой. А вот когда прозеваешь и они уедут, то идти приходится пешком.  Самую младшую Нинульку,  на себе несёшь. Идти – то в гору, вот она и изнылась вся. А куда деваться?  Вечереет,  дома, пока жара спала, мама  поливает огурцы. От колодца до огорода метров семьдесят, вот и прикинь, сколько ей нужно  принести воды на уставших плечах. О насосах тогда и слышать не слышали, воду таскали на коромыслах. Мы с братом хватаем вёдра в руки и вперед. Пусть  они и неполные, но всё маме помощь. А тут и бабуля всех к столу зовёт:
      - Ужинать, всем ужинать. Скорей  в избу, руки мыть и за стол.
   Нас дважды звать не надо. Мигом  руки ополоснули  за стол расселись. Уха, рыба и картошка, идут на «ура». Ели с большой общей миски. На отдельной тарелке луковицы зелёные, только что с грядки.  Я всегда любил под уху, головку лука  в соль обмакнуть и зубами в неё вонзиться. Вы думаете горько? Нет. Лук то наисладчайший. Думаете  вру? Нет ни капли. Это секрет бабули, сладкий лук. Умеет она его выращивать. А мы ложками деревянными работаем. У каждого своя любимая. В чашке долго шарить не дозволялось. Зачерпнул и хлебай. Ну, а ежели, кто из младших болтать или баловать удумает за столом, бабуля хрясь ложкой по лбу: «Не балуй», в головах сразу вразумление наступает. Глядя на взрослых, и мы детвора, ели молча, степенно. Вкушая за ужином пищу, осознавали весь прожитый день. Поев, благодарили:
     - Спасибо бабулечка.
  И скорей ко сну готовиться. Пока мама стелила постель на полу, мы мыли ноги в ведре. Ботинок на всю ораву не напасёшься. Потому летом то, что нам Создатель дал, - босые ноги, приходилось драить от всей души. Как – никак весь день по пыли и траве босиком. Спали рядком. Мы братья вместе, а бабуля с девчонками, с краю. Почему – то она не любила, рядом со мной спать, мол, во сне  ногами пинаюсь. Странно, я этого никогда за собой не замечал. На ночь глядя, бабуля обязательно всех перекрестит. Молитовку прочитает и шёпотом про Христа начнёт сказывать. А как дойдет до:
     - И гвозди вбили в рученьки и ноженьки Иисуса, - сразу сердечко защемит и слёзы навернутся на глаза.
   Так Христа жалко. Помню, я шепотом, с надеждой всегда спрашивал:
     - Бабуль, а он оживет?
     - Оживёт, оживёт, и всех нас спасёт, - успокоит меня бабуля.
     - А где он сейчас?
     - На небесах. Он оттуда всё видит и слышит и нас бережёт от нечисти.
     - А он и в темноте видит?
     - Эх, внучек, для Христа тьмы нет. Он весь такой яркий, аж глазонькам больно.
   Помню, я тогда удивился:
     - А ты откуда знаешь? Ты что видела его?
     - Видела, видела внучек. Только об этом хвалиться не гоже. Он ведь только праведникам является. А я, какая я праведница. Грешница ещё та. И на вас бывает, накричу, да под горячую руку  тресну. А ведь вы детки ещё, ангелочки. Вас бить нельзя. И с мамкой твоей, бывает поругаюсь. Так что я и сама не пойму, почему он ко мне так милостив.
      - Бабуль, а как его позвать, когда бывает тяжко?
      - А здесь и мудрить не надо. Ты просто скажи: «Господи помоги мне грешнику». Но говори  честно, от всей души. И никогда Ему не ври.  Его ж не обманешь.
   Постепенно усталость брала своё, шушуканье затихало, и плавно переходило в сонное сопение. Всё, ещё один день прожит. Сколько их впереди? Никому не ведомо. Один Господь знает сколь мне деньков отпущено на этом свете….
Ссылка:  https://vk.com/photo-21506915_456240895