Заступница

- А-а-а-а! – раздалось за дверью соседа Алексея Ивановича. Потом послышались ещё какие-то непонятные слова, вслед за ними раздался сначала небольшой шум, который внезапно перерос в  грохот.  А потом всё так же внезапно прекратилось, как и началось.
    Привыкшая к тому, что сосед постоянно устраивал их небольшой коммуналке пьяные выходки, Алёнка буквально на несколько секунд подняла голову, а затем вернулась к своей кукле, на волосах которой она уже несколько дней подряд училась заплетать небольшие косички. Пока получалось не очень хорошо. Косички выходили неровными, ленточки в кукольных волосах и подавно не хотели держаться, но Алёнка была настойчивой. Не получилось в этот раз – значит, получится в следующий!  И её руки вновь и вновь расчёсывали старым гребешком неподатливые, приклеенные прямо к пластмассовой голове, кукольные волосы. После этого тренировка по заплетанию косичек начиналась сначала.
    Шум за соседской дверью возник снова. Видимо, человек, упавший со своих, не желающих держать его в вертикальном положении ног, пытался встать, и для этого безуспешно хватался за приколоченную наспех деревянную дверную ручку. Кончились эти попытки тем, что дверь в комнату Алексея Ивановича открылась, и он вывалился в коридор тяжёлым, грузным кулем.
    Находись Алёнка в тот момент рядом, она, без сомнения, напугалась бы, увидев столь неприглядную картину. Но массивная дверь в их с бабушкой комнату была плотно закрыта. Так что Алёнка, которая могла только догадываться, что творилось сейчас за этой дверью, даже не шевельнулась. Уж очень ей не хотелось отрываться от своего занятия.
    Квартира, где они жили, по коммунальным меркам  была не очень большой, хотя  и состояла  из четырёх комнат. Две из них были смежными и принадлежали Софье Андреевне - Алёнкиной бабушке -  как участнице войны. В третьей проводил свою жизнь, заключающуюся в бесконечных пьянках, как с приятелями, так и без оных,  Алексей Иванович. Четвертая же комната открывалась крайне редко и считалась практически нежилой, потому что наезжавший несколько раз  в год хозяин, задерживался в ней на недельку-другую, а потом снова незаметно исчезал на длительный срок.
    Это был молчаливый и очень аккуратный человек. Когда он приезжал (а появлялся он в их коммуналке всегда неожиданно), он даже в кухню всегда выходил в отглаженной рубашке и красивой атласной жилетке вишнёвого цвета. Спокойно здоровался с Алёнкиной бабушкой, наливал воды из крана, ставил на плиту кастрюлю и исчезал в своей комнате.
    Алёнка, которой больше нравилась жилетка, чем редко появляющийся в их квартире сосед, спросила один раз у бабушки:
    - А почему этот дяденька приезжает так редко?
    Бабушка, проведя своей жестковатой рукой по  Алёнкиным волосам, ответила:
    - Учёный он большой. И с мировым именем.
    И затем добавила, придав голосу таинственность: «Насекомых он изучает, вот и катается по всему белу свету. А как время свободное выпадает – сюда наведывается».
    Алёнка, которая на тот момент поняла, что дяденька в красивой жилетке занимается тем, что ловит разных пауков и тараканов (именно их она принимала за насекомых), а потом рассматривает их в большую-пребольшую лупу -  так в её голове проявилось слово «изучать» - только  и произнесла:
    - Жалко, что он всегда тут не живёт.
    Бабушка кивком и невесёлой улыбкой на лице  поддержала Алёнкину мысль. Сам интеллигентный сосед, а тем более область его исследования, состоящая из шестиногих букашек, обеих интересовали  мало. Но от редко появляющегося в их квартире учёного определённо был толк: как только он переступал порог коммуналки, все безобразия Алексея Ивановича  моментально заканчивались.
Чем это было вызвано, ни бабушка, ни внучка не знали. Они никогда  не видели, чтобы спокойный по характеру сосед со своими несколько аристократичными  манерами не то, чтобы затеял драку – он даже голоса ни разу не повысил на забулдыгу, который проживал в  одной из расположенных рядом комнат! Все его разговоры с Алексеем Ивановичем, впрочем,  как и с Алёнкиной бабушкой, практически состояли из двух слов – «здравствуйте» и «до свидания». Иногда он добавлял ещё что-нибудь по мере необходимости, но бывало это крайне редко.  
Но, как бы то ни было, употребление Алексеем Ивановичем разнообразных  алкогольных напитков с приездами соседа-учёного тот час же прекращалось, а в его комнате воцарялась благоговейная тишина. Сам Алексей Иванович с не менее благоговейным выражением лица периодически покидал своё жилище, выходя в магазин за продуктами. Но приходил он всегда трезвым, и из его сетки обычно торчали, засунутые туда кое-как батон, коробка с макаронами, пачка соли, банка сметаны, плавленые сырки или что-то ещё в этом роде. Никаких бутылок с вином или водкой  Алёнка с бабушкой в период проживания у них редко появляющегося исследователя представителей мира насекомых,  у Алексея Ивановича ни в сумках, ни на кухне не видели.
    На тот момент, когда Алёнка, наверное, уже в сто пятидесятый раз предпринимала попытку придать непослушным кукольным волосам более-менее приличный вид, учёного соседа, да ещё и с мировым именем, к сожалению, в их квартире не было, иначе Алексей Иванович такого поведения себе просто бы не позволил!
    В комнату вошла бабушка, держа в руках сковородку с яичницей и круглую железную подставку.
    - Садись за стол, детка, - обратилась бабушка к Алёнке, - что ты всё утро крутишь эту куклу в руках?
    - Косички учусь заплетать своей Татьяне, - не отрываясь от своего дела, ответила девочка, чем вызвала у Софьи Андреевны улыбку.
    - Да какие косички можно научиться заплетать на этих кудельках? – лицо бабушки вновь приняло серьёзное выражение,  - уж если на чём и учиться, то на своих волосах. Смотри, какие они у тебя густые да длинные!
    Алёнка, которой в голову не пришло хоть раз пустить в ход собственные волосы, поинтересовалась:
    - А что такое кудельки?
    Но ответа она услышать не успела, потому что Алексей Иванович, встав на четвереньки, пополз по коридору и, видимо, спьяну перепутав двери, ткнулся головой именно в ту, которая всегда служила надёжной защитой для Алёнки. Нараспашку тяжёлая  дверь, конечно, не открылась, но небольшая щёлка между ней и косяком всё же образовалась. Алёнка тот час же влезла обеими ногами на старый деревянный стул и завизжала изо всех сил. Ей подумалось, что раз целостность дверного пространства теперь  нарушена -  значит,  страшный пьяный  сосед непременно очутится в их комнате!
    - Не кричи! – строго, почти по-военному, сказала бабушка. И, сняв трубку с чёрного телефонного аппарата, на диске которого можно было увидеть не только цифры, но и буквы, набрала «02».

***
    - Ты не уйдёшь? – несколько раз повторила вечером Алёнка свой вопрос, потому что бабушка не торопилась с ответом.
    - Ложись, Алёнушка, - как можно мягче произнесла она, - и давай я тебе книжку почитаю. Хочешь, стихи про зверей, которые тебе прошлый раз так понравились? Или что-нибудь ещё поищем?
    - Ну, правда, ты не уйдёшь? – настырно спрашивала внучка, которую ответ на вопрос интересовал куда больше, чем перспектива послушать стихотворение про зоопарк.
    - Ну, куда же я от тебя уйду? – бабушка вновь провела рукой по мягким Алёнкиным волосам. - Что ты заладила одно и то же – не уйдёшь… не уйдёшь…
    - Да… - скривив губы, жалобно протянула Алёнка, которая уже лежала под одеялом в своей фланелевой пижаме с мишками, - а прошлый раз ушла и меня оставила, а я испугалась. Забыла, что ли?
    Нет, той  ночи Софья Андреевна не забыла. Привыкшая при малейшей беде помогать людям, она не смогла отказать прибежавшей с первого этажа соседке – осмотреть её мужа,  пришедшего с работы с распухшей рукой.  Указательный палец правой руки  мужчины попал в центр шпинделя токарного станка, и, слава Богу, что тот работал на малых оборотах! Если бы скорость была чуть больше, молодой парень моментально бы остался бы без пальца. Но в ту смену для него всё закончилось относительно благополучно. Сначала  палец просто покраснел, и поскольку болел он несильно, рабочий не стал обращаться за мед.помощью. Побоялся обратиться в заводскую медсанчасть он ещё и по той причине, что он прекрасно понимал, что он сам нарушил правила техники безопасности, поскольку до вращающегося шпинделя  ни под каким видом нельзя было дотрагиваться руками, если станок работал. Если бы о таком грубом нарушении прознало бы начальство, то работника по голове бы не погладили. Скорей – наоборот – лишили бы месячной, а то и квартальной премии. И только когда к концу смены, боль дала о себе знать более настойчиво, а краснота переместилась выше запястья, тут уж  незадачливый рабочий понял, что дело его неважно.  Тем не менее,  пошёл он  не в травмпункт, а домой. Когда же его руку увидела молодая жена, она быстро сообразила, что без врачебной помощи здесь не обойтись, и что руку хотя бы  надо было осмотреть. А, может быть, даже и принять какие-то меры.   Поэтому, не раздумывая ни секунды, она поднялась к Софье Андреевне.
  Та, конечно, могла возразить, что у неё в доме спит маленькая внучка и посоветовать соседям вызвать «Скорую». Но как можно было оставить человека в беде? Этого Софья Андреевна никогда бы не допустила. Как за ранеными ухаживала на войне до тех пор, пока они не становились на ноги, так и в мирное время осталась верной  своим принципам.  И, оглянувшись на безмятежно спящую у стены Алёнку, она проследовала за соседкой.
    Времени, проведённого около страдальца после того, как ей пришлось сделать обезболивающий укол и произвести необходимые манипуляции, Софья Андреевна, конечно, не засекала. Но, поднявшись к себе наверх, она обнаружила плачущую Алёнку, которая даже из постели побоялась вылезти, увидев, что в комнате она находится совершенно одна.
    Встретив бабушку, малышка разревелась в голос, и успокоить её оказалось делом очень непростым.
    Угомонилась девчушка только тогда, когда бабушка улеглась с нею рядом, взяла толстую серую книгу, на которой большими буквами было написано МАРШАК (Алёнка уже немного освоила грамоту)  и начала читать стихи про очень странного дяденьку, который то сковороду надевал себе на голову, то пальто перепутал и вместо своего надел чужое.
Засыпая, Алёнка подумала, что если бы Алексей Иванович вот так же нечаянно надел бы красивую жилетку редко приезжающего учёного, тот бы, наверное, всё-таки рассердился. И уж тогда-то вечно находящемуся в подпитии Алексею Ивановичу точно не поздоровилось бы. Правда, как именно интеллигентный сосед расправился бы с человеком, у которого понятия «жизнь» и «вино» означали одно и то же, Алёнка уже представить себе просто не успела. Она заснула.


***
    Алёнка стала жить у бабушки совершенно случайно. До этого она, как любой  ребёнок,  жила с родителями. Трёхэтажный дом их находился далеко, в другом районе, поэтому с бабушкой она виделась только раз в неделю - не чаще. Потому что бабушка, хотя и была уже на пенсии, продолжала трудиться,  и выходные дни у неё были как у всех: в субботу и в воскресенье. А когда ей ставили дежурства в больнице, рассчитывать на то, что бабушка заберёт её на выходные, Алёнке и подавно не приходилось, потому что дежурства эти были рассчитаны на сутки.  
    Как-то раз Софья Андреевна привезла Алёнку к себе домой и решила искупать. Налила в ушат горячей воды, добавила холодной, чтобы не обжечь детскую кожу ребёнка, раздела малышку и… схватилась за сердце. Всё, абсолютно всё Алёнкино тело было в синяках - больших и маленьких. Были среди них те, которые уже начали подживать, и поэтому их было уже  почти не видно, и свежие, появившиеся совсем недавно.
    - Кто же это тебя так, детка?  - растерянно повторяла бабушка, гладя Алёнку то по спине, то по плечам. Из глаз её, не переставая, текли слёзы, а она даже не пыталась их вытирать, потому что было бы это совершенно бесполезным занятием: ну, вытерла бы Софья Андреевна лицо, а оно через минуту опять бы стало сырым…
    Алёнка же, не привыкшая к тому, чтобы её гладили и жалели, тоже начала реветь. Но не потому, что ей было больно, а потому что её любимая бабушка сама начала плакать, и это  напугало девочку.
    После того, как обе немного успокоились, Алёнка со вздохом объяснила бабушке:
    - Да меня папка постоянно колотит.
    При этом в её голосе не было ни упрёков, адресованных отцу, ни жалости к самой себе. Это была простая констатация факта: колотит родитель – ну и всё. Чего тут удивляться-то? Ничего не поделаешь! Она, Алёнка, уже привыкла.
    - За что колотит-то хоть? – не отступалась от своего бабушка. – Ведь на тебе места живого нет! И она вновь принялась целовать Алёнку, прижимать её к себе и плакать.
    - Да ни за что, - сказала Алёнка, уткнувшись носом  в бабушкин мягкий халат. – Иногда за то, что я игрушки не убираю, иногда за то, что чешки в садике забываю. А иногда… - тут она подняла кверху чёрные блестящие глаза – просто за то, что я девочка.
    - За то, что ты девочка? – вытаращила глаза Софья Андреевна, - а кем же ты должна быть?
    - Не знаю, - вздохнула Алёнка, отрываясь от фланели, из которой был сшит халат, - наверное, мальчиком.
    - Мальчиком? – оторопела бабушка, -  как это – мальчиком?
    - А вот так, - снова произнесла Алёнка со вздохом. – Папа говорит, что он хотел, чтобы вместо меня родился мальчик. И что я ему совсем не нужна, потому что он меня не ждал.
    - Так если бы вместо тебя родился мальчик? – и в голосе Софьи  Андреевны прозвучало искреннее недоумение, - он бы не стал бить его?
    - Наверное, - в третий раз вздохнула Алёнка. – Он меня не только бьёт, а ещё называет дурой и дрянью. И ещё какими-то другими словами, которых я вообще не знаю.
    - Но они плохие, - не допускающим сомнения голосом закончила она и посмотрела большой ушат с ручками, вода в котором совсем остыла.
    
    В тот день Софья Андреевна так и не смогла искупать Алёнку. Ей всё казалось, что любое прикосновение мочалкой, несмотря на то, что та была очень-очень мягкой, причинит девчушке боль. К неописуемой  Алёнкиной радости, бабушка разрешила ей просто плескаться в воде. И хотя Алёнка просидела в ушате  довольно долго, ей  даже не досталось за то, что около табуретки, на которой стоял старый ушат, сначала появились капли, а потом и целая лужица.
    Пока Алёнка резвилась с водой, запуская в неё то резинового утёнка, то пластмассовый кораблик, то негритёнка, который, видимо, как раз для купания и был предназначен, потому что в отличие от кораблика, не тонул, бабушка сидела за столом и смотрела словно в никуда.
    В её голове никак не могли уложиться простые вещи: как и за что можно было с таким остервенением бить ребёнка -  а количество синяков на Алёнкином теле говорило само за себя, - заведомо зная, что в ответ не получишь сдачи.
    Она снова вспомнила, как буднично и просто, даже немного апатично, что несвойственно для маленького ребёнка, говорила Алёнка про то, как её наказывает отец. Параллели к этому рассказу Софья Андреевна провести не могла, потому что в их интеллигентной семье действовали совершенно другие законы, когда детей было не принято даже шлёпать. Если шалун входил в раж и начинал озоровать, ему мягко, но настойчиво объясняли, что таким неподобающим образом себя вести не полагается. И такие разговоры-объяснения могли повторяться столь часто, покуда в детской голове не формировался чёткий и правильный стереотип поведения. Такой   психологический фундамент закладывался в раннем возрасте, да так крепко, что подрастая, дети уже хорошо понимали, где и как себя надо вести.  
А затем, словно молния, блеснул вдруг в памяти Софьи Андреевны случай из далёкого сорок второго года, когда раненый солдат Вано Хинтибидзе выплясывал, отбросив костыль, прямо в коридоре госпиталя. А когда она подошла поближе и строго заметила, что танцы с ранеными ногами есть вещь нежелательная, Вано схватил доктора за плечи, расцеловал на глазах всего этажа и закружил на месте. Софья Андреевна даже рассердиться на него не успела, как Вано поставил её на ноги, сунул руку в карман полосатой пижамы и стал в нём что-то искать. На раненом  в ноги рядовом  Хинтибидзе пижама,  может быть, и не смотрелась так же хорошо, как  военная форма. Зато она уравнивала в больничном статусе всех до единого: начиная от солдата и заканчивая полковником.
    - Вот!  - прокричал, смеясь,  Вано,  и  вытащил из пижамного кармана свёрнутый треугольник, - дочка у меня родилась! Представляешь, доктор? Дочка!!!  Смотри, вот мне письмо пришло из дома. Тут всё написано! Читай, ну, читай, пожалуйста!  И пока Софья Андреевна пробегала глазами по строчкам, понять которых она не смогла бы ни за что на свете, поскольку письмо с радостной новостью было написано на грузинском языке, Вано  опять пустился в  пляс, подпевая самому себе и хлопая в ладоши.
Раненые, что собрались вокруг, улыбались и прихлопывали в такт движениям Вано. Пробившееся сквозь окно весеннее солнце, словно радовалось вместе с людьми, тому, что в далёкой Грузии появилась на свет крошечная девочка – дочурка рядового Хинтибидзе, который по этому поводу пел и плясал прямо в коридоре госпиталя, забыв, что несколько недель назад он получил множественные осколочные ранения ног.
    Софья Андреевна украдкой вытерла глаза и посмотрела на Алёнку, которой никак не удавалось поставить кораблик на воду. Раньше Алёнка никогда не жаловалась на то, что в родной семье её так безжалостно наказывают. Да Софье Андреевне и в голову не могло бы прийти, что её образованный зять, который недавно закончил вечернее отделение политехнического института, и каждый раз при разговоре старался подчеркнуть, что он теперь не просто какой-нибудь там недоучка, а  человек с высшим образованием, мог ударить собственного ребёнка.
    - А ты куда смотрела? – набросилась в тот же вечер она на свою дочь, которая приехала, чтобы забрать Алёнку домой. - Муженёк у тебя, оказывается, изверг, а ты всё это время молчала? Знала и молчала?  Может, он и тебя потихоньку поколачивает? – не унималась Софья Андреевна, сжимая, кулаки точно так же, как делала это на войне.
    Дочь растерянно оправдывалась, что она целыми днями работает и  что ребёнка совсем не видит.
    - Как можно не увидеть синяки на теле такой крохи?  - заведённая мать уже кричала, не сбавляя громкости. – Ведь даже неопытному человеку сразу стало бы ясно, что дитя лупят чуть ли не каждый день. И куда ты смотришь? А ещё матерью называешься! Вспомни, мы с отцом хоть раз ударили тебя за всю твою жизнь? – гневный голос Софьи Андреевны дрожал, и, казалось, достиг своего апогея.    
    - В общем, вот что! – и Софья Андреевна с размаху ударила кулаком по клеёнке большого круглого стола, - Алёнку я у вас забираю!
    - А сунется сюда твой благоверный, - и её глаза сжались до узких щёлок, взгляд которых не предвещал ничего хорошего, - на его теле будет синяков не меньше, чем на Алёнке.
    -  Самое же для него оптимальное, - она на секунду остановилась, чтобы отдышаться, - если он… смотается (вместо слово «смотается» было, естественно, употреблено другое, совершенно не характерное для женского лексикона слово, начинающееся так же на букву «с») в свою деревню!
- Так ему и передай! – грозно посмотрев на дочь, проговорила она.  И после этого повторно позволила себе нецензурно выругаться, благо Алёнка убежала в соседний подъезд к своему другу Андрею, и слышать, как её бабушка ругается «нехорошими словами», по счастью, не смогла бы.
    Дочь молчала, зная, что её мама выполнит свою угрозу, если уж пообещала. И теперь безмолвно стояла, прикидывая в уме, как сказать Виктору, что Алёнка больше с ними жить не будет.
    - А ты, - немного успокоилась Софья Андреевна, хотя голос у неё всё ещё не переставал срываться ни крик, - можешь приезжать.
И, выдержав театрально длинную паузу, произнесла по слогам:  «По вы-ход-ным». И, чтобы у дочери не осталось ни капли сомнения в том, что она не шутит, по-боевому настроенная бабушка добавила:
- Я из поликлиники завтра же рассчитаюсь. Сама с Алёнкой сидеть буду.
    Одно своё обещание – а именно рассчитаться с работы – Софья Андреевна действительно выполнила на следующий же день.
Это были уже не шутки.
Она выполнила бы и второе обещание – спустила бы с третьего этажа своего зятька, которого в последнее время иначе, как «дебилом» и «шизофреником» не называла, да не замедлила бы сделать так, чтобы он «своими рёбрами пересчитал все до единой ступеньки в подъезде».
Но «зятёк», он же Алёнкин папа, зная, что характер у тёщи железный, а кулаки, должным образом натренированные ещё в военное время, не потеряли своих качеств и по сию пору, приезжать к ней не торопился. Количество рёбер, исходя из курса нормальной анатомии, его очень даже удовлетворяло. И, видимо, его радовало, что они – эти рёбра – пока были в целости и сохранности. Потому что, как он небезосновательно полагал, если бы с их помощью пришлось считать подъездные ступеньки, целым и невредимым не осталось бы ни одно из них. Вот поэтому в доме Софьи Андреевны он не появлялся. Во-первых, лежать в гипсе ему месяц, как минимум, совершенно не хотелось, а во-вторых, по Алёнке он скучал несильно.
Если вообще скучал хоть малость...
    Вот так Алёнка и осталась жить у бабушки.



***
    … Они шли по ночной улице вместе.  Софья Андреевна, которую в час ночи поднял телефонный звонок, и Алёнка в своей длиннополой шубейке из чёрного искусственного меха. Шуба была хоть и новая, но ужасно неудобная. Во-первых, она была жёсткой и постоянно то неприятно тёрла Алёнке запястья, то так же неприятно протискивалась своими искусственными  шерстинками сквозь отверстия в шарфе.  И тогда маленькой Алёнке казалось, что её кто-то незримо кусает сквозь старый вязаный шарфик. Бегать же в этой шубе было и подавно сущим мучением, потому как шуба была длинной, и не успевала Алёнка как следует разбежаться, как тот час же валилась на заснеженную дорогу, запутавшись в полах столь нелюбимой ею одежды.
    Для гуляния во дворе Алёнка обычно надевала старенькое тёмно-красное драповое пальто на подкладке, которое свой первоначальный цвет давным-давно потеряло. И пусть оно не отличалось особой красотой и изысканностью фасона, в нём можно было носиться по улице хоть целый час – такое оно было удобное. А если бы после этого Алёнка влезла на самую высокую в округе горку – ему и это было бы нипочём. Запутаться в пОлах было просто невозможно, потому что Алёнкино пальто уже, кажется, и само забыло в виду своей старости, что было когда-то длинным. И вдобавок оно не претендовало на то, чтобы то кольнуть, то куснуть свою маленькую хозяйку. За время носки драп сделался мягким. А то, что старое пальто было коротковато, Алёнку ничуть не смущало. Всё равно бабушка надевала на неё двое тёплых штанов, так что простудиться она никак не могла.
    Алёнка и сейчас не отказалась бы от этих толстых и мягких штанов, которые бабушка, как в том стихотворении про чуднóго забывчивого дяденьку называла «гамашами», но сегодня всё получилось совсем наоборот. После того, как Софья Андреевна поговорила с кем-то по телефону, она обернулась на Алёнку, и её встретили два настороженных блестящих глаза, которые от света лампы, казалось, блестели ещё сильнее. Минуту или две она колебалась. Описанные в телефонную трубку симптомы, очень были похожи на инфаркт. Но мужчина, с которым случилась беда, ни за что не хотел вызвать «неотложку».
    - Представляете, - плача, говорила в трубку его жена, - он думает, что всё пройдёт само!
- Софья Андреевна, лапочка, - умоляла она доктора, - может быть хоть Вы его посмотрите да убедите, что с сердечной болью не шутят?
    На этот раз долго думать Софья Андреевна не стала. Она велела Алёнке надеть водолазку и юбочку, принесла прямо в комнату её валенки и новую чёрную шубку, отороченную внизу белым мехом. После этого она приподняла Алёнку, сунула её в валенки, которые стояли перед ней словно по стойке «Смирно!» и, запахнув на ней длиннополую шубу, подвязала её узким ремешком. Потом надела на Алёнку шапку, которая вместо завязок имела пришитую по краям резинку, перевернула её и, убедившись, что шапка сидит довольно плотно, взяла Алёнку за руку и вывела из дома.
В таком виде Алёнке разгуливать по улице, да ещё и под светом раскачивающихся взад-вперёд фонарей, пока что не приходилось. Она даже подумала, что если бы её сейчас увидел отец, очередной порции тумаков ей было бы не избежать. Но, по счастью, рядом с Алёнкой шёл не вечно сердитый на неё папаша, а Софья Андреевна. И потом это было даже весело: ощущать, что под шубкой кроме юбки и колготок ничего не было. Но холода маленькая Алёнка не ощущала, потому что толстые и длинные пОлы шубы закрывали ей ножки чуть ли не до пят, так, что даже носы валенок было видно с трудом. И внезапно Алёнке стало так весело, что она даже песенку запела. Но тут Софья Андреевна строго сказала, что петь песни на таком морозе – дело уж совсем никуда не годное. И потом – они уже пришли в тот дом, где Софью Андреевну с нетерпением ждали.
- Сиди здесь, - сказала Софья Андреевна и посадила Алёнку на стоявшую в коридоре низенькую тумбочку.
Алёнка послушно села и какое-то время смотрела на дверь, за которой скрылась её бабушка. Сверху на Алёнку свисали чьи-то пальто и плащи, а от тумбочки, на которую она уселась, шёл какой-то незнакомый запах. Он был похож на тот самый запах, который Алёнка всегда ощущала, когда бабушка скатывала старые половики, выносила их во двор и принималась нещадно  трясти  и бить железной выбивалкой.
Эта самая выбивалка то и дело напоминала Алёнке ракетку для тенниса, которую она частенько видела у соседа с третьего этажа – Алеши. Один раз она, преодолев нерешительность, так и обратилась к нему по имени и назвала просто «Алёшей». Но всегда спокойная Софья Андреевна почему-то на сей раз вспылила и сказала Алёнке, что молодого человека такая пигалица (она именно так назвала маленькую внучку) должна обращаться к соседу с четвёртого этажа по имени и отчеству.
Что такое имя – Алёнка в свои пять лет понимала уже хорошо, а вот с отчеством вышла у неё совершеннейшая заминка.
Сначала Алёнка хотела спросить, что означает слово «отчество» у бабушки, но решив, что раз та  почему-то рассердилась, малышка подумала, что делать этого пока не стóит. А поймать Алёшу (которого в своих мыслях она именно так и продолжала называть) у неё никак не получалось.
Впрочем, как-то раз Алёнке всё же повезло. Он шёл по двору со своей неизменной ракеткой для тенниса и с какой-то красивой девушкой. Бабушки рядом не было, и Алёнка, которая проследовала за молодой парой в подъезд, осмелела и задала свой, мучивший её вопрос, касающийся отчества, поднимающемуся на свой четвёртый этаж, Алёше.
Но Алёша вместо того, чтобы объяснить крохе, что означает слово «отчество», и самое главное – какое именно отчество у него, почему-то  замялся и вместо того, чтобы ответить Алёнке на её вопрос, покраснел, как один из бабушкиных пациентов  - староватый на вид мужчина из соседнего дома. Только тот дядька, как помнилось Алёнке, страдал не проходящей одышкой и постоянно заикался и кашлял. Алёша же вместо того, чтобы начать заикаться и кашлять, сначала покрылся какими-то странными красными пятнами, а когда его спутница засмеялась, Алёша тоже принялся хохотать и даже присел от смеха на лестничную ступеньку.
Закончилось это тем, что, встретив на следующий день Алёнку, Алёша,  оглянувшись,  словно оно что-то украл у торговцев на близлежащем рынке, тихонько сунул ей в руку большую шоколадку и сказал, чтобы Алёнка впредь называла его просто «Алёшей» и добавил, чтобы она не занималась глупостями. Ну, а потом, наскоро погладив её по голове, скорым шагом подошёл к подъездной двери и скрылся за ней.  Алёнка ещё какое-то время вспоминала прикосновение незнакомой руки к своей голове,  и ей почему-то показалось, что прикосновение Алёшиной ладони было  даже  мягче, чем те, прикосновения, которые она чувствовала, когда ей по волосам гладила Софья Андреевна.
- «Значит, никакого отчества у него нет», - вслух сказала сама себе  Алёнка и принялась за шоколадку.
… Вдруг на колени Алёнке прыгнул рыжий кот и спугнул все её воспоминания. Алёнка, которая уже совсем поддалась им, невольно вздрогнула: откуда могла взяться эта рыжая бестия с нахальными янтарно-жёлтыми глазами?
    Но кот и не думал уходить. Он как бы невзначай подставил свою голову к Аленкиным ладоням, словно ненавязчиво требовал, чтобы его погладили…
У Станислава Алексеевича, на помощь которому посреди ночи поспешила Софья Андреевна, оказался  никакой не инфаркт.
Сердце у него работало, конечно, не так, как у шестнадцатилетнего Алёши, но и неотложной помощи здесь не требовалось. По счастью, не требовалось.
- Налицо все признаки артериальной гипертензии, - не допускающим возражения тоном вынесла вердикт Софья Андреевна, - завтра же отправляйтесь к участковому, чтобы сделал Вам кардиограмму и за давлением следите. Потому что оно при таком заболевании сердца давление -  вещь очень опасная.
- Так отчего же у него такая боль возникла, доктор? – спрашивала жена Станислава Алексеевича, которая продолжала стоять рядом с кроватью. После того, как она услышала, что инфаркта у её мужа нет, внутреннее напряжение потихонечку стало отпускать женщину.
- Ну, при резком скачке давления боль в сердце тоже бывает довольно сильной, - стала объяснять Софья Андреевна. – Даже простая кардиалгия может вызвать боль: колющую или давящую, это неважно. Но может.
- А что это такое – кардиалгия? – подал голос с кровати Станислав Алексеевич, - она тоже опасна, как и инфаркт или как её там…?
- Артериальная гипертензия, - повторила Софья Андреевна, и всё тем же строгим голосом произнесла: «Да, опасна! Тем более, на седьмом десятке лет!»
Пока она объясняла, как работают сердечные клапаны, а так же сердечная мышца и какие сбои в её работе могут ожидать человека в преклонном возрасте, прошло долгое время. Аленка, сидевшая на тумбочке, незаметно для себя уснула, обняв рыжего нахального кота, который, судя по всему, ничего не имел против того, чтобы удобно расположиться в тёплых детских ручонках. Так их обоих и застала Софья Андреевна – безмятежно спящих в позах, для сна мало подходящих.
- Может, девочку у нас до утра оставите? – засуетилась жена Станислава Алексеевича, - смотрите, как крепко уснул ребёнок.
- Ничего, - присела на корточки перед заснувшей Алёнкой Софья Андреевна, - сейчас придём домой – и досмотрит все свои сны.
- Алёнушка, - она осторожно дотронулась до Алёнкиного лица, - вставай, детка, пойдём домой.
Рыжий кот проснулся первым и зевнул, широко открывая рот.
- А что? – вдруг испугалась со сна Алёнка, - ты хочешь отвезти меня домой? Под словом «дом» она до сих пор понимала ту самую квартиру, в которой она совсем недавно жила с мамой и постоянно обижающим её отцом.
- Никуда я не хочу тебя отвозить, - помогая слезть Алёнке с тумбочки, ответила Софья Андреевна, - пойдём сейчас и вместе спать уляжемся.
Они попрощались и вышли на улицу. Морозный воздух немного привёл Алёнку в себя. Фонари всё так же продолжали светить и их свет падал на снег, отчего улица казалась ещё светлее и не ней даже ночью было не страшно.
Впрочем Алёнке, когда рядом с ней была Софья Андреевна, не было страшно нигде и никогда. «Как же с бабушкой здорово», - пронеслось в её голове.
Видимо, Софья Андреевна подумала о том же. Она крепко сжала Алёнкину ладошку в шерстяной варежке, посмотрела ей прямо в глаза и подумала: «И вот эту кроху можно было бить и обзывать?»
Но, чтобы грустные мысли не овладели ею до конца, Софья Андреевна незаметно смахнув невесть откуда взявшуюся слезинку, сказала, попытавшись придать голосу весёлые нотки:
- А завтра пойдём с тобой в парк!
- И будем там на всех-на всех горках кататься? – Алёнка уже забыла, что только что хотела спать.
- На всех, - пообещала бабушка. И, словно читая Алёнкины мысли дальше, добавила с хитрецой в голосе:
- А потом ещё в кафе зайдём и горячего кофе попьём с пирожными. Идёт?
- Идёт! – запрыгала Алёнка в своей длиннополой шубе. И тот час уточнила, пуская изо рта пар:
- А можно не в этой шубе идти?
- Конечно, - с бабушкиных губ слетел такой же пар. – Шубу-то мы прибережём для каких-нибудь торжественных случаев. Для особенных!
И, подняв указательный палец кверху, она улыбнулась озорной, почти детской улыбкой, и повторила: «Для особенных!»  
Ссылка:  https://vk.com/photo-21506915_456240912