Ксения и Ирина

Мои родители были людьми бедными и незнатными. Наверное, незнатность звучит странновато после триумфального шествия и провала Советской власти по странам, слава Богу, не континентам. И после не менее триумфальных шествий демократических реформ. Как–то повезло, знаете ли, родиться на стыке времён… Бедные и незнатные – это очень обтекаемо по отношению к моим родителям. Относительно культурно и очень верно. Именно так и следует говорить воспитанному товарищу, детство которого прошло в чистенькой нищете, по–советски – в честной скромности. Чистенькой благодаря матери и нищете – благодаря отцу.
Сейчас, уже спускаясь с холма, трудно зафиксировать тот период, когда я был счастлив внутри своего детства. Наверное, где–то лет в восемь–десять… Проблемы на нуле. Возможностей – миллион. Помню, как кажется, 70–й…
В столице праздник, столетие Дедушки Ленина, Владимира Ильича. Яркое солнце. Экологически чистые лужи. И что–то выбросили в магазины, как я теперь догоняю… И мне куплены новые сандалеты. Глянцевые, жёсткие. Плюс белые гольфы. Плюс ободранные коленки. Всё моё. Также было куплено великолепное землянично-розовое в стаканчике за 9 коп. Бабушка Ксения (мама отца) ведёт меня на демонстрацию, у меня стандартный флажок, маленький псевдо–кумач с трафаретом советской троицы на здоровской круглой палочке (в будущем –  мачта для плота взвода солдат, попавших в бурю).

Вдруг ловлю себя, что уже не помню, когда именно родился великий вождь… Удивительно… Действительно, сик транзит. Вот, вот… Именно так и проходит!…
Ещё одна империя позади. Причём, не самая короткая. Македонский, который Александр, сумел уложиться в сроки гораздо меньшие.
Правда и людей положили поменьше… Наверное, смешно сравнивать античного полубога с вождём мирового пролетариата. Наверное, так же смешно было в своё время сравнивать вечных живых солнечных фараонов с выскочкой из провинциальной Македонии. Сын одного из царей, да мало ли в Аттике царей!… Ну, повезло Филиппу, ну хапнул рудники и золото Афинского союза, ну вложил в сына… Тоже мне, вечно живой…

Год на вскидку не помнится, но слово “столетие” неслось из всех репродукторов и врезалось в долгосрочный участок, а мне тогда было лет восемь – десять, и в тот миг у меня были самые гармоничные отношения с окружающим меня взросло-советским миром.
Лялин переулок…
Там в королевском одиночестве я провёл своё летнее детство. В нагретых июлем дворах и переулках в двух шагах от Покровки… В бывшем доходном доме. Среди книг, довоенных шкафов и чудовищной по размерам ванной комнаты.
По тёмной лестнице на антресоль…. “Здесь жила прислуга”, –  говорит бабка Ксения. Здесь жила Прислуга, – слышу я.
Кто ОНА?!! Жила на антресоли! Надо же…
Из лично моих наблюдений антресоль – это полка в коридоре для хранения санок, шуб и прочего зимнего. Но не так давно я узнал, что антресоль – это верхний полуэтаж дома. Метаморфозы советской эры, всадник Овидий может присесть и отдохнуть…

Так как мои родители были людьми бедными и незнатными, незнатными настолько, что не могли позволить себе путёвку в пионерлагерь – меня сдавали на лето бабкам. И часто скидывали туда же и на весенние выходные, так как по молодости мама и папа обожали компашки с киношками.
Мои летние родители – бабушка Ксения. И её матушка, моя прабабушка Ирина.
Со Сретенки, родины мамы, в двухлетнем возрасте меня перевезли (мы переехали) в Новые Черёмушки. Так меня и перекидывали из Черёмушек на Покровку, родину папы, и обратно.
И так продолжалось, теперь я вспоминаю уже отчетливей, с первого класса по пятый. В первый год ещё перекидывали. А потом уж я сам. Челночком. Удивительно…
Сейчас такое не практикуют, а тогда было нормой. Возможно, народу было поменьше или порядка побольше. Не знаю!… Не апология, отнюдь. Но факт исторический. Маленьких не трогали. Гуляй, где хочу.

И вот мне восемь…
Худенький. Не дистрофик, но близко. Кости тонкие, мяса минимум. Невысок. Буду откровенным до конца – коротышка. Сандалеты просят каши, штаны на лямках, другие на мне не держатся. В общем, красив, как бог… Домашнее имя – Вишенка. По причине жалости к недомерку, больших тёмных глаз и девичьей фамилии матери, Вишневецкая.
– В твоём возрасте, – говорит мама, – я тоже была Вишенкой…
Проверить не могу, верю на слово.
Бабка Ксения говорит: “Тебе пора домой, мама соскучилась….”. И выдаёт три пятачка. Один запасной. Могу потерять. И я парю над асфальтом, через Лялин пешком, на Покровку, до “голубого сундука”, где “Аннушка”, там направо, по Чистым мимо Колизея до Кировского метро. Собственный мир. Кино наяву. Идёшь, впитываешь… Взгляд на уровне сумок.  
Ну, где ещё попадётся к просмотру Москва 60–х? Опускаешь пятачок. И вниз, на юго-запад, до конечной, до Калужской. Второй пятачок кондуктору и автобусом № 42 до новых, чистеньких пятиэтажек. Это же здорово!  Если два раза третий медяк не потерял, то заработал на эскимо! Бабка приучала к аккуратности гениально и просто. Эскимо стоит 11 коп. Одна копейка выдавалась мне безвозмездно. Счастье подступало вплотную, но не давалось. Пятачки терялись. Шла настоящая война, чтобы не потерять третий. С переменным успехом и с минимальным перевесом в мою сторону. Удивительная штука, детство…
Громадный коридор. Налево комнаты бабушки Иры (моя прабабушка). Здесь я бываю редко. Не пускают. И правильно делают. Никелированные шары на кровати – моя недосягаемая мечта. Шары гулко катятся между вырытых, тщательно замаскированных ловушек и громят вражеские укрепления.
В пробитую брешь врывается конница. Мячик – это несерьёзно!
Нужны настоящие стенобитные орудия. Жизненно необходимы. Штурм крепости – это не шутки. Четыре шара, абсолютно ненужные моей прабабке. Кровать без них не развалится, так ведь? Но бабушка Ирина так не считает. И я думаю с детской жестокостью: "Ладно, я подожду…". Я уже настолько большой, что знаю, что прабабушки умирают вперёд своих правнуков…
Очень высокий, под потолок, тёмный шкаф. Нижняя полка заставлена вареньем. Знают, куда прятать… Шкаф трудно открыть даже ключом. Шкаф – громадина. Он необъятен. Разобрать его невозможно. Авиационные зажигалки 41–го его пощадили. Он здесь навечно. Аналогом египетских пирамид. Фасетное зеркало, уже мало что отражающее. Горы вязанных салфеток. Стада фарфоровых слонов и слонят.
Бабушка Ира говорит мало. Со мной общается ещё реже, делает это через дочь, бабку Ксению.
– Скажи, чтобы всё доел.
– Скажи, чтобы долго не гулял.
Но она меня любит. Не в своей комнате, а на нейтральной территории. Например, на кухне, такой же необъятной. Восемь газовых плит. Рабочих две. У окна.
Принадлежат двум живым. На остальных плитах не готовят. Как плиты, они умерли вслед за владельцами.
В комнате у бабки Ксении бабушка Ира меня тоже любит.
Что такое любовь к правнуку, когда ты из другой эпохи? Бабушка Ира гладит меня по голове и покупает с пенсии цветные карандаши.
Бабка Ксения приносит альбомы и блокноты из типографии, где работает, уж не знаю, кем…
Это ОТКУП.
Чем больше я рисую, тем меньше я смотрю на кроватные шары. Знают моё слабое место мои старушки... Я обожаю рисовать. Бабушка Ира ходит с палочкой, ну просто супер–клюка, с натурально вырезанной птичьей головой, "птица–секретарь" с отполированным клювом. Я срисовал, и… как кажется, у бабок был шок. Как я теперь понимаю…
Вечером к чаю были "студенческие" пирожные, по рецепту общежитий 60–х. Печенье намазали сливочным маслом, тонко и холодно полили вареньем, и сверху накрыли вторым. Печенье самое дешёвое. "Космос", что ли…
Моё первое заработанное пирожное, самое дорогое…  Того рисунка я больше не видел…
– Скажи ему, что он хорошо рисует, – сказала бабушка Ира бабушке Ксении.

У бабушки Иры на стене чёрный репродуктор, который ловит только "Маяк". Уж не знаю, из какого кино его привезли… Ловит постоянно. Его не выключают. Не помню, чтобы он не бормотал через приоткрытую дверь.  Ночью он молчит, они оба молчат. Днём он исправно выдаёт последние новости. Я очень думал долго, Бог свидетель, я честно напрягал свою бестолковку. Потом прихожу к бабушкам на кухню и говорю:
– Он всё врёт. Последние новости уже были. Он говорил. Почему опять последние?!..
– Кто он? – спрашивает бабушка Ксения.
– Ну, кто? Репродуктор!!!

И бабушка Ира засмеялась. Это одно из самых дорогих воспоминаний для меня взрослого. Наряду с теми "студенческими" пирожными, которые мне нравятся до сих пор.

Запомнился вечер. Феноменальный!.. Мой восьмой день рождения. Каникулы после второго класса. Первый летний выходной. И впереди целая жизнь. Бабушки купили мне пожарную машину. В "Детском Мире", что на Лубянке. Выделили через профком бабки Ксении.
Настоящую!..
В длину 72см. Заводная. Большая. Железная. Тяжёлая. Лестница в три колена. В фарах лампочки. Пока едет – горят. Сирена. Отдельно клаксон. Тугая пружина под кузовом. Два ключа. Первый я потерял через день. Бабушка Ксения, предвидя катастрофу, второй привязала к машине суровой ниткой.
Это было ПОТРЯСАЮЩЕ. Никелированные шары – это смешно! Это несерьёзно! Вот он, Таран, который сокрушит любую Оборону! На штурмовой лестнице устроилась всадники с дрессированными конями. Как только оборона была пробита, конница рассыпалась веером, поэскадронно. Вражеская пехота была обречена на поражение.
Господи, Ты же в курсе! Они отдали за эту игрушку половину собственной пенсии, помести их в Рай!..
Подоконники в комнате у бабки Ксении мраморные, сейчас я прикидываю, ширина около метра, но вспоминается, что больше. Левое окно заставлено фикусами, кактусами и трёхлитровыми банками. Где готовится удивительный напиток – гриб. Вкуснее только грушевый лимонад. Но дюшес по праздникам, а гриб – каждое утро.
Каждое утро я выпиваю чашку. Бабки то же пьют. Каждая по чашке. Больше нельзя. Гриб погибнет. Но это не всё. Когда смотришь на него, надо думать о хорошем. Иначе тоже погибнет. Надо же какое дело… Этого нельзя, того нельзя… Я смотрю на гриб и снова думаю о шарах с кровати бабушки Иры, когда она умрёт. Удивительная штука, детство…
А правый подоконник отдали мне! Нет, вы можете такое представить?!!
Мраморная поверхность, длиною в окно и шириной в мир. Мрамор помнит 1905 год. По крайней мере, эта дата выбита на клейме на газовой колонке в ванной комнате. Собственно, читать меня научили рано, лет в пять. Но читать я научился на этом подоконнике.
Летние каникулы будут продолжаться с первого класса по пятый. В шестом маму повысят до приёмщицы в химчистке, и она родит мне младшего братика Дмитрия от папы, который пересядет с грузовика на такси.

Структура жизни качественно уплотнится и после шестого меня сошлют в пионерлагерь, и я, что называется, почувствую разницу.  Детство закончится. Меня переведут в отроки…
…Я отрываю глаза от книжки и смотрю вбок, на своё отражение. Оно неподвижно, и сразу за ним глубоко внизу по Лялину задребезжала трамвайная трель, рассыпаясь на искры и приглашая меня в мир больших, непонятных взрослых…

…Но каникулы всё ещё длятся, время не вышло, и я вижу, повернув голову, на сопливом уровне моего носа рыжие фонари, голубые искры и бесконечные линии проводов…  
Ссылка:  https://vk.com/photo-21506915_456240898